60 лет назад Юрий Гагарин дал человечеству шанс взглянуть на себя со стороны

• Волненье бьет, как молоток, по нервам.
• Не каждому такое по плечу:
• Встать и пойти в атаку самым первым!
• Искать других сравнений не хочу.

Поэт-фронтовик Константин Симонов, написавший это в апрельские дни 1961 года, нашел точное сравнение. Еще не прошло и шестнадцати лет со дня окончания Великой Отечественной войны. Еще страна не залечила раны. Еще миллионы людей ютились в коммуналках и выстаивали очереди у полупустых прилавков.

Полет Юрия Гагарина — как первый шаг из окопа.

Вызов. Преодоление. Прорыв.

Юрий Гагарин: «Небо очень черное. Земля голубая. Все видно очень ясно». Фото: NASA

«Товарищ Сталин, нами разработан проект…»

Текст: Александр Емельяненков

1946 год. Полстраны в руинах, продукты по карточкам. Кто мог назавтра после войны рассуждать о запуске человека в космос? Прожектеры? Безумцы?

Рядовые советские конструкторы Михаил Тихонравов и Николай Чернышов в мае первого послевоенного года отважились поделиться своим замыслом со Сталиным.

Письмо Сталину

«Нами разработан проект советской высотной ракеты для подъема двух человек и научной аппаратуры на высоту 190 километров. Проект базируется на использовании агрегатов трофейной ракеты «Фау-2» и рассчитан на реализацию в кратчайшие сроки…

Помимо научной и технической важности проект, по нашему мнению, содержит элементы громадного политического и общественного значения, своевременная реализация которых позволит нашей Родине вписать страницы славы и бессмертия в анналы истории цивилизации…»

Причины обращения на самый «верх» Чернышов и Тихонравов объясняют исключительной важностью перспектив. И дерзко просят кремлевского адресата о помощи «в деле развертывания работ, направленных к росту славы нашей Родины и расширению горизонтов науки».

По свидетельствам тех, кто работал в архиве с рассекреченными первоисточниками, Сталин с письмом ознакомился. И наложил резолюцию:

«Предложение интересное — рассмотреть для реализации».

Рассмотрели в кратчайший срок, за месяц.

Министр авиационной промышленности СССР Михаил Хруничев.

Докладная Хруничева

Письму предшествовала кропотливая работа группы специалистов под руководством Тихонравова и Чернышова в ракетном НИИ-4 (он относился к Академии артиллерийских наук). В инициативном порядке здесь разрабатывали проект стратосферной ракеты ВР-190, в носовом отсеке которой намеревались поднять на высоту до 200 километров двух пилотов-испытателей. А затем в этом же отделяемом отсеке обеспечить их возвращение на Землю с применением парашютной системы

Запустить ракету на рекордную высоту и дальность — дело понятное, хотя и непростое. А вот вернуть головную часть по команде с Земли — совсем иной уровень сложности. Именно на это и обращает внимание министр авиационной промышленности СССР Михаил Хруничев, когда в докладной записке на имя Сталина сообщает о результатах рассмотрения предложений Тихонравова — Чернышова.

«Полет ракеты технически возможен», — всего через месяц, 20 июня 1946 года, констатирует министр со ссылкой на выводы экспертных комиссий, опыт советских конструкторов и те сведения, что были получены в отношении немецкой «Фау-2».

И тут же следует «но».

«Вторая часть проблемы — спуск ракеты — связана с большими техническими трудностями, поскольку не исследованы такие вопросы, как спуск герметичной кабины без ракеты, работа различного рода автоматических устройств, управляющих полетом, отцепление корпуса двигателя от ракеты в момент начала спуска и другие», — перечисляет осторожный Хруничев. Много повидавший до войны и в войну на должностях замнаркома авиационной промышленности и замнаркома боеприпасов, а после войны — в ранге министра бурно развивавшейся авиапромышленности, он к техническим резонам добавляет организационные:

«В письме, адресованном на Ваше имя товарищами Тихонравовым и Чернышевым, назывался срок строительства высотной ракеты, близкий к году, после же рассмотрения всех материалов авторы называют уже срок два года. Следует отметить, что срок два года является минимальным и весьма напряженным. Группа инженеров, возглавляемая тов. Тихонравовым, по своему инженерному опыту в этой области не является достаточно сведущей, за исключением тов. Тихонравова, который в области реактивной техники имеет опыт и навык».

Подстелив страховочной соломки, Хруничев завершает свой ответ хитроумно, но вполне по-деловому:

«Если будет предрешен вопрос об организации бюро, эту группу придется усиливать за счет более опытных специалистов. При наличии Вашего согласия организовать работу по созданию высотных ракет и конструкторское бюро для этой цели на заводе Министерства авиапромышленности прошу утвердить прилагаемый проект постановления Совета Министров Союза ССР».

Пилотируемая ракета ВР-190 «Победа». 1946 год.

Проект ВР-190 «Победа»

Какой была реакция Сталина на докладную, неизвестно. Во всяком случае, архивных свидетельств на этот счет мне обнаружить не удалось. Доподлинно известно другое: 13 февраля 1953 года, то есть за двадцать дней до своей смерти, Сталин подписал документ, определивший пути развития ракет «сверхдальнего действия». И в их числе знаменитой Р-7 и ее модификаций — «рабочей лошадки» советской и российской космонавтики. Но еще при жизни вождя начались конструкторские проработки ракет для полета на большие расстояния и в высоту до 200 и более километров.

Схема головной части пилотируемой ракеты ВР-190 «Победа».

Это позволило поставить на вооружение баллистические ракеты Р-1, Р-2, Р-5 с дальностью полета от 200 до 1500 км.

Параллельно в уже упомянутом НИИ-4 была открыта тема исследований «Ракетный зонд». Ее активно поддерживал Сергей Королев, ставший к тому времени начальником ракетного ОКБ-1. С Михаилом Тихонравовым он был знаком со студенческих лет, когда оба увлекались планеризмом. Теперь их общей задачей стала отработка безопасного спуска отделяющейся головной части ракеты. Эксперименты ставили на собаках.

Дезик (слева) и Цыган — первые «космонавты», благополучно вернувшиеся на Землю. 1951 год.

22 июля 1951 года — запомним эту дату! — с полигона Капустин Яр в Советском Союзе были запущены в ракете по баллистической траектории, поднялись до линии Кармана (условная граница атмосферы Земли с космосом) и спустя 20 минут благополучно приземлились вместе со спускаемым аппаратом четвероногие исследователи Дезик и Цыган.

Две беспородные дворняжки стали первыми среди позвоночных млекопитающих, вернувшихся из космоса живыми.

Их засекреченный полет, о котором открыто сообщили только через сорок лет на научной конференции в Калуге, был не просто ответом на сомнения скептиков. Он стал рубежным событием в малоизвестном до сих пор проекте ВР-190.

К этому шифру в служебной переписке одно время добавляли слово «Победа».СОАВТОРЫ

Михаил Клавдиевич Тихонравов

Михаил Клавдиевич Тихонравов (1900 — 1974)

Инженер-исследователь, конструктор ракетно-космической техники. Доктор технических наук, лауреат Ленинской премии (1957), Герой Социалистического труда (1961).

Родился во Владимире 29 июля 1900 года. Окончил Институт инженеров Красного Воздушного Флота. В секции планеризма познакомился с Сергеем Королевым, вместе с которым в сентябре 1931 года основал знаменитую ГИРД — Группу изучения реактивного движения.

В мае 1946 года стал соавтором письма Сталину с проектом запуска в космос ракеты с двумя пилотами.

В 1954 году группа под его руководством представила программу освоения космического пространства: от запуска первого спутника и создания пилотируемых кораблей и станций до высадки на Луну.

В 1956 году перешел на работу в ОКБ-1 к Сергею Королеву и возглавил отдел проектирования искусственных спутников Земли, пилотируемых кораблей, космических аппаратов для исследования Луны и некоторых планет Солнечной системы.

Умер 4 марта 1974 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Николай Гаврилович Чернышов (1906 — 1953)

Николай Гаврилович Чернышов

Инженер, специалист в области реактивного движения, разработчик ракетной и космической техники. Доктор технических наук, инженер-полковник (1951), участник Великой Отечественной войны.

Родился в 1906 году в станице Казанской на Кубани. Окончил Донской политехнический и Ленинградский химико-технологический институты. С 1933 года участвовал в разработке и проводил стендовые испытания новых реактивных двигателей (кислородных ЖРД). С первых дней войны в действующей армии. В июле 1941 года на станции Насва под Великими Луками отличился при выводе из-под огня железнодорожных эшелонов с боеприпасами, был ранен в голову, награжден орденом Отечественной войны 2-й степени.

В октябре 1942 года отозван с фронта и назначен начальником химлаборатории в НИИ-3 Наркомата авиационной промышленности.

В ноябре 1946 года возглавил отдел зенитных снарядов на жидком топливе в НИИ-4, где сошелся с М.К. Тихонравовым и вместе с ним разрабатывал проект ВР-190 — первой стратосферной ракеты с возвращаемой головной частью.

Умер 2 января 1953 года. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

P.S. В 1950-е годы были проведены три серии суборбитальных полетов с собаками. Суборбитальных — значит, по баллистической траектории на скоростях вплоть до первой космической, но без выхода на орбиту искусственного спутника Земли. Однако проект ВР-190 так и не дошел до стадии отправки в космос человека. Общепринятая сейчас трактовка: «признан неперспективным» на фоне работ по созданию орбитального пилотируемого корабля-спутника «Восток».

И тем не менее в истории космонавтики навсегда останется «безумство храбрых» — подвижничество конструкторов, «пробивавших» полет человека в космос за 15 лет до гагаринского старта.

Борис Волынов: Юра рисковал, как никто из нас

Текст: Владимир Нордвик

Прежде чем согласиться на интервью, Борис Валентинович долго ворчал в телефонную трубку, мол, вас, журналистов, много, а я один, устал отдуваться за всех. Но он, действительно, один — единственный из «гагаринского» отряда, кто дожил до наших дней. Последний из первых…

Дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР N12, участник двух полетов — на «Союзе-5» в январе 1969 года и «Союзе-21» в августе 1976-го.

В итоге Волынов, которому в минувшем декабре исполнилось 86 лет, дал добро на разговор («Не больше часа!») и пригласил в Звездный городок. Встречу назначил в мемориальном кабинете Юрия Гагарина, расположенном на втором этаже Дома космонавтов, как здесь называют местный Дворец культуры…

Об отборе

— Знаете, каким он парнем был?

— Гагарин? Конечно. Мы ведь жили на одной лестничной клетке. Двери напротив. Дом второй, этаж шестой.

Юрий Алексеевич трагически погиб в марте 1968-го, а его жена Валентина Ивановна оставалась нашей соседкой до последних дней жизни. Валя ушла год назад. Тоже в марте…

А познакомились мы с Юрой в далеком 1960-м. Оба старшие лейтенанты, летчики-истребители. Я служил в полку противовоздушной обороны в Ярославле. Частенько летал на Москву, охранял северные подступы к столице. Гагарин проходил службу в морской авиации где-то под Мурманском.

На первом этапе отбора в отряд космонавтов просматривали почти три с половиной тысячи кандидатов, к углубленному медицинскому осмотру допустили чуть более двухсот человек. Из нашей части вместе со мной прибыли пять офицеров. Самые лучшие. Комиссию прошел лишь я. Кроме всего, внимательно изучали личные дела, психологи беседовали с каждым. Отбирали очень серьезно. В итоге весной 1960-го сформировали воинскую часть 26266 или по-другому — отряд ВВС «1. Всего — двадцать человек.

— Как вас готовили к полету?

— По-разному. Сразу сказали: «Ребята, предстоит напряженная работа, всякое может случиться, поэтому надо постараться исключить любые неприятные сюрпризы».

Начали с прыжков с парашютом. Для этого поехали в город Энгельс. На другом берегу Волги находится Саратов, где Гагарин учился в индустриальном техникуме на литейщика, занимался в местном аэроклубе ДОСААФ, совершил первый самостоятельный полет на учебном самолете. Так что Юра попал, можно сказать, в родные места.

Правда, он рассказывал, что на аэродроме в Энгельсе ранее не был, там базировалась военная авиация.

За месяц нам предстояло совершить по тридцать пять прыжков. В таком деле, знаете, без синяков и шишек не обойтись. Мы это понимали. А если получишь серьезную травму, можешь вылететь из отряда космонавтов. И мечта — тю-тю. Из первой двадцатки все в том же 1960 году по здоровью комиссовали троих. Еще четверых отчислили из-за дисциплины. Впрочем, это другая тема.

— До этого вы прыгали с парашютом?

— Большинство в нашей группе — буквально по одному-два раза, пока были курсантами. Я в 1956 году окончил Сталинградское военное авиационное училище имени Краснознаменного пролетариата. Это полное официальное название, хотя в 1942 году, когда бои приблизились к городу, училище эвакуировали в Казахстан, а после Победы перебазировали под Новосибирск. Там я и учился. Сейчас на том месте находится аэропорт Толмачёво.

Кстати, это же училище двумя годами позже оканчивал и Герман Титов, космонавт №2, дублер Гагарина.

После выпуска я служил в Московском военном округе. Много было приключений, одно, связанное как раз с парашютным прыжком, могло завершиться трагедией.

Не знаю, надо ли рассказывать…

О прыжке

— Обязательно, Борис Валентинович!

— Финал истории таков. Замполит полка пришел к нам домой и сказал моей Тамаре: «Примите соболезнования, вы — вдова». Представляете? А мы поженились за полгода до этого…

— А что случилось-то?

— В тот день с утра проводились пристрелочные прыжки, один из членов группы ПДС — парашютно-десантной службы — приболел, вот меня и взяли на подмену. Я занимался спортом, был крепким парнем.

— Что значит «пристрелочные»?

— Перед десантированием основной группы самолет делает пробный круг, экипаж определяет силу и направление ветра на высоте прыжка. Как правило, сначала из салона выкидывают небольшой парашют с грузом и смотрят, куда его отнесет. После чего штурман делает поправку, выбирает точку выброса.

А в тот раз сразу скомандовали прыгать нашей тройке — двоим ребятам из ПДС и мне…

Один из парней застрял на высоковольтной линии, купол прошел верхом, стропы перехлестнули, а он остался с другой стороны ЛЭП. Дальше были все прелести, включая сноп искр. Десантник сам спрыгнуть не мог — высоко. Так и повис в нескольких метрах над землей.

Второй парашютист тоже не сумел приземлиться, застрял на других проводах, пониже.

— Но хотя бы живы остались?

— Да, к счастью, обошлось. Их потом пожарные сняли.

Меня ветром понесло на жилой массив, пришлось, что называется, налету разбираться, как управлять парашютом. ЛЭП благополучно миновал и снизился на двухэтажный дом. Купол лег на крышу, я дотянулся до окна и аккуратно съехал вниз. Ни царапины, ни удара. Только нервное возбуждение. Коснулся земли, а там лужа замерзшая. Я и поскользнулся, упал. Лежу, натягиваю стропы, пытаюсь встать.

В это время надо мной пролетал самолет, тот самый Як-12, который нас так «удачно» десантировал. Оценивал результаты прыжков. Шел на маленькой высоте, чтобы всё видеть. Купол на крыше, на земле лежит человек. Ясное дело, разбился.

Самолет вернулся на аэродром, летчик доложил командованию. Шум поднялся. Комполка говорит: «Вот кто бросал этих парней, пускай теперь сам с их женами разговаривает».

О ложной тревоге

— Даже не стали ждать официального подтверждения факта гибели?

— Меня ведь не сразу подобрали, и замполит успел «порадовать» мою Тамару. Та вернулась с завода, смену отработала, а ей с порога заявляют: муж погиб. Она в слезы. Пошла к соседке, такой же офицерской жене. Вместе легче пережить трудную минуту.

Домой я попал вечером. За день дико вымотался, сил не осталось, чтобы переодеваться, мыться. Как был в форме, так и свалился на ковровую дорожку, которая уходила под обеденный стол.

Думал: чуть полежу, отдышусь, потом встану и приведу себя в порядок. На секунду закрыл глаза и не заметил, как уснул. Крепко так! Расслабился. Накопленное напряжение сказалось.

Жена возвратилась от соседки, смотрит — внутри темно, а из-под стола ноги торчат. Решила, что уже и тело привезли.

Потом прислушалась: а «труп»-то, оказывается, храпит! Растормошила меня, я проснулся, рассказал, как дело было. Дал ощупать себя — ни синяка, ни шишки. Живем дальше!

Все приключилось 6 марта, в преддверии Международного женского дня. По случаю праздника я заранее уговорил жену купить «Советское шампанское»: вдруг ребята в гости придут, стол накроем…

Вот эту бутылку мы с Тамарой и распили вдвоем, не дожидаясь красного дня календаря. Так сказать, по случаю счастливого спасения. Прекрасно посидели под нехитрую еду, которую приготовили на керогазе.

Пообещали друг другу, что всегда будем вместе. И вот уже 63 года идем по жизни рука об руку.

Моя Тамара Федоровна — доктор технических наук, профессор, сотрудник ЦНИИЧермет имени Бардина, академик Нью-Йоркской академии наук… Пять лет назад написала книгу «Космос. Плеяда первых». Чему, точнее, кому она посвящена, можно догадаться по названию…

О первом полете

— А чем закончилась та история с неудачным парашютным прыжком?

— Накрутили хвост всем, кто неправильно рассчитал траекторию спуска, не учел силу и направление ветра. Это обязательно надо брать в расчет.

Кстати, для полета Юрия Гагарина создавали новый парашют и доверили его обкатку самым опытным испытателям во главе с инженером-конструктором Славой Томаровичем. Тоже, хочу сказать, легендарная личность. Слава погибнет летом 1968 года при попытке десантироваться с парашютом на высочайшую вершину Советского Союза пик Ленина — 7100 метров.

Так вот. Гагарину сделали специальный парашют, который мог выдержать вес человека в скафандре с носимым аварийным запасом на плечах. Парашютисты испытали снаряжение, но у них опыт другой, надо было проверить, справимся ли мы, космонавты. Пробный прыжок перед полетом Юры совершил я — в его скафандре, с полным набором снаряжения. Полетный вес был 182 килограмма, сбрасывали меня с пяти тысяч метров. Под Киржачом всё происходило.

В дальнейшем я уже не столько сам прыгал, сколько организовывал тренировки подчиненных. Мне же принадлежит абсолютный мировой рекорд: в отряде космонавтов я прослужил дольше всех — с 1960-го до 1990 года.

— За это время вы совершили два космических полета. Первый — в январе 1969-го…

— Да, тогда с коротким интервалом стартовали два корабля: «Союз-4», которым управлял Владимир Шаталов, и «Союз-5», где командиром был я. В мой экипаж входили Женя Хрунов и Алексей Елисеев. После стыковки кораблей парням предстояло совершить выход в открытый космос и перебраться в «Союз-4».

До этого никто не делал ничего подобного. Первая попытка стыковки предпринималась еще в 1967 году с «Союзом-1» и «Союзом-2». Подвела техника, не раскрылась солнечная батарея. Было принято решение возвращать экипажи на Землю. Но при посадке случилась главная неприятность. Не сработала парашютная система (опять парашют!), схлопнулся купол, в результате трагически погиб Владимир Комаров, с которым мы работали над ложементом кресел спускаемого аппарата. Вместе подбирали правильный угол, поскольку удар при парашютировании мог быть значительным.

У Володи не было шансов выжить. Как напарник по всем испытаниям я участвовал в разборе инцидента, анализ проводился тщательный.

В 1968 году на «Союз-3» полетел Георгий Береговой, лётчик-испытатель с большим стажем. Он прошел Великую Отечественную, воевал вместе с генералом Каманиным, который потом занимался подбором первых космонавтов.

Опытному практику поручили состыковаться с беспилотным космическим кораблем. Но у Берегового в то время было не очень хорошо с электроникой. Покрутился он, покрутился, израсходовал рабочее топливо, задачу не выполнил и приземлился. Начальству это сильно не понравилось.

Через два месяца мы снова были на космодроме, в декабре принимали свои космические аппараты, а в январе 1969-го стартовали. В скафандрах летели только Хрунов и Елисеев, а мы с Шаталовым — без.

— Почему?

— Вес полезной нагрузки всегда ограничен. Жене и Алексею предстояло выходить в открытый космос, мы с Владимиром оставались внутри кораблей. Считалось, что техника надежная, не подведет. Не должна…

О стыковке

— А по факту?

— Многое происходило впервые, конструкторы старались все рассчитать, максимально обезопасить экипажи, но кто мог дать гарантии?

Любопытно проходила стыковка. Когда корабли сближаются до ста метров, вся автоматика переводится в информационный режим, приборы лишь показывают параметры, а управление осуществляется вручную. Каналов, которые надо постоянно контролировать, минимум шесть, а рук-то у каждого по две. Нужно было научиться управлять системой, мы долго отрабатывали нюансы на тренировках, синхронизировали действия, например, подавали друг другу сигналы миганием огней. Переговаривались так на расстоянии.

С тридцати метров начинается зависание, нулевая скорость движения относительно друг друга. При этом корабли за полтора часа облетают вокруг Земли, несутся со скоростью восемь километров в секунду…

Поэтому столь важно было аккуратно обходиться с относительными скоростями. Но руководство сказало нам, что стыковку нужно провести в поле зрения камер советского телевидения. Чтобы антенны в пункте наблюдения поймали картинку и потом показали ее, предъявив доказательства всему миру.

А два корабля подошли друг к другу над Африкой. В результате мы с Шаталовым летели до Крыма на расстоянии тридцать метров, вели «Союзы» на «руках». Хотя, в принципе, это не так и долго, скорости-то космические.

Состыковались очень спокойно. Единственная трудность, о которой заранее не подумали: надо было так развернуть корабли, чтобы солнышко, во-первых, освещало путь, по которому шли ребята из одного «Союза» в другой. И второе: Земля ждала хорошую картинку, а для этого в объектив кинокамеры не должны были попадать прямые лучи. Вот я и рулил связкой из кораблей, следил по приборам. А масса-то двойная, управление совсем иное…Но нас хорошо подготовили, все прошло штатно. И ребята переход отработали нормально, почти без шероховатостей.

Четыре с лишним часа мы находились вместе, потом Шаталов с новыми членами экипажа — Хруновым и Елисеевым — отстыковался и приступил к спуску. Сели они нормально. А я еще сутки летал.

Потом начались приключения.

— Какие?

— На радостях, что «Союз-4» вернулся благополучно, из центра управления полетом мне подкинули малость не ту информацию, не проверили, как сориентирован корабль. Если бы он пошел на разгон, я никогда не вернулся бы на Землю.

«Союз» к спуску готовила автоматика, отдавала команду на включение двигателя. Хорошо, я догадался посмотреть в иллюминатор, а там темно. Ночь, никаких ориентиров! Ну, я всё и вырубил.

Связался с Землей. Позывной у меня был Байкал. Я ведь родом из Иркутска. Из ЦУПа отвечают: «Ой-ой, извини, мы сейчас!» Новые данные дают: «Завершай вручную, Байкал. И можешь использовать большие скорости, чтобы не задерживаться». Я быстренько выполнил, перекинул всё, поставил, как надо. Движок включился автоматом.

А дальше началась неразбериха, мощная авария… До сих пор помню мельчайшие детали, хотя прошло более полувека. Человеческая память удивительно устроена: какие-то острые моменты стирает напрочь, а что-то сохраняет…

О случившемся тогда мало писали в прессе.

Об аварии

— Расскажите, Борис Валентинович.

— У корабля есть три отсека, при спуске они автоматически разделяются. Но когда отходил бытовой отсек, произошел прохлоп крышки входного люка, и давление внутри моментально упало на сто миллиметров ртутного столба. А на мне, напомню, даже скафандра не было…

Приборно-агрегатный отсек вообще не отделился. Что-то пошуршало и — всё. А это основная масса, там солнечная батарея, двигатель, баки с топливом, гироскопия.

Корабль должен лететь днищем, где наибольший слой теплозащиты. Но отсек не отошел, и я несся к Земле носом вперед. Автоматика понимала: это неправильно, и за счет двигателя спускаемого аппарата перевернула корабль по вектору скорости.

На высоте километров в сто уже есть атмосфера, а значит, и сопротивление воздуха. По законам аэродинамики корабль кувыркнулся опять. Но гироскопия, видя, что мы идем наименее защищенной частью, снова стала крутить корабль. Так я и вертелся туда-сюда. Было ясно, что повторяется сценарий Владимира Комарова.

— Готовились к худшему?

— О таком лучше не думать, а делать, что положено.

Володя пытался записать на диктофон всё, что происходило с ним в момент спуска, но плёнка погибла при пожаре, ничего не сохранилось. На мой «Союз-5» уже поставили прибор, который наносил информацию на специальную проволоку.

Я решил собрать побольше сведений и подробно рассказывал о том, что видел.

Из-за высокой скорости снижения металл разогревался так, что превращался, по сути, в тряпочку, развевался в потоках воздуха, как ткань, разлетался на огромные всполохи. Завораживающее зрелище: за иллюминатором на расстоянии двадцати сантиметров от лица рвутся вверх столбы пламени и испаряются на твоих глазах.

— Страшно было?

— Сначала — да, потом успокоился. Деваться-то некуда. В принципе, понимал: шансы на спасение минимальны.

Сосредоточился на работе, записывал всё, чтобы те, кто полетит после меня, учли малейшие нюансы и не попали в такую же ловушку. Я вращался относительно горизонта — писал об этом, фиксировал узловые скорости, мерил по секундам. Записи о стыковке спрятал в такое место, куда огню труднее было добраться. Рассчитывал, что, может, они не сгорят. Приборы, которые вёз с собой, ту же кинокамеру, разместил в кресле, примотал привязными ремнями. Все это время корабль крутился, прижимало, как следует, перегрузки были около 10 G.

— Как они ощущаются?

— Поскольку объект постоянно вращался, они были знакопеременными. Потом инженеры-баллистики рассчитали, что все началось на высоте примерно 90 километров, может, чуть ниже.

Сергей Королев и Юрий Гагарин.

О приземлении

— И сколько длился полет с вращением?

— Ну, мне показалось, очень долго. Точное время не знаю, не засекал, но, думаю, минут десять.

Потом произошел взрыв. В баках ведь оставалось топливо. Правда, позже специалисты утверждали, будто сработали резервные подрывы для разделения пиропатрона, но я считаю, что рванул бак.

На высоте десяти километров над Землей сработала парашютная схема. У Володи Комарова в схожей ситуации закрутились основной и запасной парашюты, не раскрылись. У меня всё прошло нормально.

Но спускаемый аппарат весил три тонны, по инерции он раскрутился, и продолжал вращаться вокруг оси, заматывая стропы.

Что могло его остановить? Коль скоро я был инструктором, много работал с парашютами, то знал их хорошо. Понимал, что вращение никак не прервать, а значит, неизвестно, схлопнется купол или нет. Но мне опять повезло, аппарат постепенно перестал крутиться в одну сторону и начал вращаться в обратную, стропы расправились, купол приобрел грушевидную форму. Думаю: ну, слава богу, кажется, живой остался.

Приземлялся я 18 января. Казахстан, степь да степь кругом, снега примерно по пояс, температура за бортом — минус 38 градусов. Естественно, из центра управления полетом эту информацию мне передать не могли. Связи не было, все антенны сгорели. Я потом посмотрел на теплозащиту спускаемого аппарата, а она вся пошла большими пузырями, как бывают с картошкой, когда жаришь ее в костре. Очень похоже.

Иллюминаторы закоптились наглухо, почти ничего в них не видел, как ни приглядывался. Перед касанием поверхности надо было сгруппироваться. По испытанию знал, каким мощным может быть удар при посадке.

Вроде внутренне мобилизовался, приготовился, и все равно момент приземления оказался неожиданным. Спускаемый аппарат долбанулся сильно. Очень. Мимо меня со скоростью снаряда пролетел диктофон, врезался в пол. Хорошо, ногу не задел. В итоге я отделался синяками и ушибами, ну, и корни зубов пострадали. Мощно клацнул челюстями от удара.

Первое время говорил с трудом, есть было больно, в госпитале Бурденко кормили через трубочку.

Но это было потом, сначала мне предстояло выбраться из казахской степи. Я приземлился в шестистах километрах от запланированного места посадки, этого я тоже, разумеется, не знал, однако понимал, что искать могут долго, поэтому надо рассчитывать на свои силы.

Первым делом постарался вылезти из спускаемого аппарата. Люк сделан из жаропрочной стали, по краям в два слоя специальная резина, которая не горит, вернее, не должна гореть. Она превратилась в пепел, а сталь вспенилась, словно мыло в тазу при стирке белья.

Протиснуться в люк и так не очень просто, а тут он еще больше сузился. Я чуть-чуть задел за край, и комбинезон сразу рассекло, как бритвой. Поэтому выбирался аккуратно, внутри-то дышать было трудно из-за дыма. А у меня же с собой ни кислородной маски, ни скафандра, только полетный костюм и легкие тапочки.

К счастью, меня заметили с пролетавшего гражданского самолета, передали координаты спасателям. Они прибыли часа через полтора. Все это время я грелся у спускового аппарата, обратно уже не залезал…

Выходной.

О цене

— Вы, Борис Валентинович, полетели почти через восемь лет после Гагарина, но, получается, легче или проще освоение космоса не стало?

— Вряд ли нужно сравнивать. Юра — первопроходец, этим все сказано. Он не знал, что его ждет. Никто не знал…

А каждый новый старт обогащал нас бесценным опытом. Скажем, вторым советским космонавтом стал Герман Титов, в августе 1961 года он провел на орбите чуть более суток. По нынешним меркам, недолго, но тогда полет считался длительным. Герман столкнулся с тем, что из-за невесомости вестибулярный аппарат работал иначе, кровь приливала к голове. Чем-то похоже на морскую болезнь, сильную качку. И реакция организма такая же. Это состояние совершенно вымотало Титова.

Со временем нашли способ бороться с проблемой. Конечно, и тошнота, и одутловатость лица никуда не делись, но удалось решить главное — кровенаполнение головы не приводило к серьезным последствиям для здоровья космонавтов после их возвращения на Землю.

И отбор кандидатов проводился с учетом нового знания.

Был такой лётчик-испытатель Анатолий Левченко, его готовили для полета на челноке «Буран». Вероятно, в свое время он получил травму головы, но информации не придали значения. Он на семь суток слетал в космос на «Союзе-ТМ4», благополучно вернулся и продолжил подготовку к старту «Бурана». Но вскоре Левченко стал жаловаться на сильные головные боли. Его обследовали и обнаружили небольшую опухоль. Возможно, ее появление спровоцировало кровенаполнение в невесомости. Провели трепанацию черепа, сделали операцию. Увы, не помогло. Через восемь месяцев после полета Анатолий погиб. Умер.

Хороший был парень. И летчик опытный, к подготовке очень серьёзно относился…

Советские космонавты, члены экипажа космического корабля «Союз-21» Борис Валентинович Волынов (справа) и Виталий Михайлович Жолобов.

— Дорогая цена за знания.

— Да, порой учились на ошибках. Но, повторю, каждый полет давал нам новую важную информацию.

Моя вторая экспедиция продолжалась 49 суток. Планировалось, что мы с Виталием Жолобовым дольше пробудем на орбите, однако на сорок вторые сутки случилась мощная авария.

Станция в буквальном смысле выключилась, наступила полная тишина. До звона в ушах. До сих пор ее слышу, она сидит во мне. Жуткое состояние! Наверное, ничего страшнее не испытывал в жизни. Абсолютная темнота и тишина. Все приборы замерли, воздух не подавался, поскольку регенераторы не работают без электропитания. Мы поедали находившийся внутри станции кислород и понимали: с каждым мгновением он убывает, а новому поступать неоткуда. Через несколько часов неполадки удалось устранить, подача электроэнергии возобновилась, но чувства мы испытали не самые приятные. Полет выдался трудный.

Потом на Земле разбирались в причинах поломки, чтобы она впредь не повторилась.

О выборе

— Академик Черток рассказывал, что при сходе с орбиты «Востока-1» с Гагариным тормозной двигатель отключился досрочно, выдав импульс на четыре метра в секунду меньше необходимого. В результате корабль стал вращаться по трем осям, отделение спускаемого аппарата произошло не по штатной программе и намного позже запланированного времени. Наверное, эти десять минут оказались самыми трудными для Юрия Алексеевича, все могло закончиться печально (об этом на стр. 29 — Ред.).

Описание похоже на ваш рассказ о первом приземлении. Выходит, выводы из полета Гагарина сделаны не были?

— Вы опять пытаетесь сравнивать кислое с холодным… В корне ошибочное рассуждение. Как бы вам популярно объяснить? «Восток» — это шарик спускаемого аппарата и приборный отсек. Корабль «Союз» совсем другой, гораздо более сложный.

Могу перечислить по пунктам. Во-первых, аэродинамика иная. Абсолютно. Во-вторых, схемы разделения тоже заметно различаются. И, в-третьих, на «Востоке» стоял двигатель одноразового включения. А для состыковки двух кораблей нам надо было деформировать орбиту, а значит, несколько раз включить двигатель.

Но главное, наверное, даже не это. Юра рисковал, как никто другой. Первый шаг — самый трудный. Мы с вами уже говорили об этом.

— Почему, на ваш взгляд, выбрали именно Гагарина?

— Скорее всего, причина в характере Юры. Он был хорошим человеком, честным, открытым, надежным.

Помню, как нас собрал Сергей Павлович Королёв. Позвал всю группу из двадцати человек, тогда она еще называлась не отрядом космонавтов, а воинской частью 26266. Беседовал, смотрел, решал, кому лететь первым. Королев хорошо понимал людей, разбирался в них. Он ведь многое повидал на своем веку, был репрессирован, мыл золото на колымском прииске, чудом выжил, попал в специальное конструкторское бюро, так называемую «шарашку», к другому гению Андрею Туполеву. Их еще называли ГИРД — группа инженеров, работающих даром…

Королев и сделал выбор в пользу Гагарина. Рассмотрел в нем что-то особенное. И не ошибся.

— А вы это видели?

— Расскажу маленькую, но весьма характерную историю, свидетелем которой был.

Как-то мы с Юрой поехали на охоту, я — за рулем, он сидел рядом. Днем побродили по лесу, а вечером собрались большой компанией. Там оказались люди разных профессий, завязалась беседа. Гагарин быстро входил в любой коллектив, становился в нем своим. Сидели, разговаривали, его расспрашивали, он отвечал, все выпивали, закусывали, словом, обычная расслабленная атмосфера, как часто бывает за столом.

Трапеза закончилась, народ стал расходиться. Мы с Юрой спустились с крыльца, пошли к машине, чтобы ехать в Звездный городок. Он оглянулся, убедился, что никто нас не слышит, и спросил: «Боря, а печенка-то вкусная была?». Оказывается, Гагарин остался голодным! За расспросами он не успел перекусить, а сказать, мол, подождите, дайте поесть, постеснялся. В результате доедал в машине то, что мы прихватили с собой утром из дома…

Представляете? Меня этот эпизод буквально ошеломил. Я, наверное, не удержался бы, что-нибудь взял пожевать. А он разговаривал, шутил, анекдоты рассказывал, со всеми общался и ни крошки в рот не положил. И никому в голову не пришло предложить…

— Юрий Алексеевич сильно изменился после полёта?

— Он стал общественной фигурой, сейчас сказали бы, звездой мирового масштаба. Его популярность ни с чем нельзя сравнить. Вот вы с английской королевой за одним столом сидели? Нет. И я тоже. А Юра сидел и вел себя абсолютно спокойно, раскованно. Он и там смог остаться простым, живым и естественным.

Изначально Елизавета не планировала устраивать прием в его честь, это не предусматривал протокол, но англичане так радушно принимали первого космонавта Земли, что у монаршей особы не оставалось выбора.

Королева подарила Гагарину прогулочный катер из красного дерева. Потом мы не раз гоняли на нем по водохранилищу. Как-то даже заночевали.

Из Франции Юра привез машину Matrе. Однажды решили с ветерком прокатиться на ней в академию Жуковского. А это низкий двухместный автомобиль, рассчитанный на ровные европейские шоссе, а не на тогдашние подмосковные ухабы. Вот ехали мы и на каждой кочке привставали, чтобы пятую точку не отбить…

После пары поездок Юра поставил «француженку» в гараж, на «Волге» было ездить лучше и надежнее.

Французская Matrе хороша для фотосессий, но не слишком уверенно чувствовала себя на подмосковных ухабах.

О соседстве

— Понимаю, вопрос умозрительный, и все же: если бы Гагарин дожил до сегодняшнего дня…

— Многое было бы иначе. Очень многое. Уверен!

Юра очень хотел полететь еще раз. Что называется, распробовать.

Я прекрасно понимал его, поскольку сам очень долго оставался в резерве. Большинство членов нашего первого отряда уже стали полноценными космонавтами, а я еще только тренировался, без конца сдавал экзамены… Знаете, как говорят? Нет ничего хуже, чем ждать и догонять.

Гагарин с июня 1966 года проходил подготовку по программе «Союз», был назначен дублером Володи Комарова, чей полет в апреле 1967-го завершился трагедией. А в марте следующего года не стало и Юры…

— А что вы имели в виду, говоря, мол, при нем все сложилось бы по-другому?

— Простой пример. В центре Звездного городка стоят две блочные пятиэтажки-хрущевки. Сами понимаете, красоты они не добавляют. В Москве их пускают сейчас под снос по программе реновации, а в свое время такими убогими зданиями представители Министерства обороны СССР хотели заставить весь наш поселок.

Юра узнал и возмутился, однако до высокого начальства даже первый космонавт Земли не сразу сумел добраться. Пока он бегал по инстанциям и доказывал, что так строить нельзя, две коробки успели собрать. Но авторитет у Гагарина был огромный, конечно, к его словам прислушались. Остальные дома в Звездном городке возведены из кирпича, как надо.

В этом весь Гагарин. Он в любые проблемы влезал, для него не существовало мелочей, он подходил ко всему основательно, как Королев. Они были дружны. И, к сожалению, оба рано ушли. Несправедливо рано…

Кстати, раз уж речь о строительстве, поделюсь еще одним воспоминанием.

Накануне Нового 1966 года Сергей Павлович приехал в Звездный, чтобы поздравить отряд космонавтов с наступающим праздником. Мы встретились, поговорили, а потом Королев захотел посмотреть на дом №2, где нам предстояло жить.

Стройка еще продолжалась, лифт не работал, вокруг валялись мешки с цементом, с потолка свисали провода, торчала какая-то арматура.

Наверх поднимались пешком. Впереди шел Гагарин, потом Королев, еще несколько человек, а в хвосте — я с Тамарой. Дошли до шестого этажа. Юрий решил показать свою будущую квартиру. Сергей Павлович внимательно всё осмотрел, похвалил планировку комнат. Затем спросил: «А сосед у тебя кто?» Гагарин кивнул в мою сторону: «Да вот Борис. Мы даже решили перегородку на балконе снять, будем в гости друг к другу ходить. Столик поставим, холодильник маленький. Всё, как у людей…»

Действительно, жили мы дружно. Из заграничных поездок Гагарин привозил подарки нашим детям: сыну — наборы для моделирования, дочке — кукол. Из Японии не поленился притащить телевизор, по которому мы потом смотрели хоккейные матчи.

Когда Юрия не стало, моя Тамара старалась поддержать Валю, его жену…

О легенде

— Почему Валентина Ивановна не давала интервью?

— Она никогда не объясняла, но я сам все понял после какого-то мероприятия, на которое ее пригласили. Собравшиеся рассказывали о Юрии Алексеевиче, демонстрировали фотографии на большом экране, просили выступить Валю… Я видел, как ей трудно в этом участвовать. Домой она вернулась буквально без сил, плохо себя почувствовала, потом долго не могла восстановиться, на это понадобилась не одна неделя.

Люди разные. Юра всегда был общительным, открытым. А у Вали другой характер, она не переносила публичность, тратила много эмоций, переживала. Поэтому сторонилась чужих людей, в незнакомой компании чувствовала себя зажато, замыкалась. Но это не распространялось на тех, кого хорошо знала.

Такой штрих. Звонок в дверь. Тамара открывает дверь, я выглядываю из кухни в спортивном костюме. Обычный день, никого в гости не ждем. Заходит Валентина с цветами, в руках какая-то коробочка-подарок. Сделала три или четыре шага вглубь коридора, остановилась и молчит. Тамара спрашивает: «Валюш, смотрю, ты с букетом…» Она и говорит: «Сегодня день Бориного старта. А вы забыли!»

Звездный городок. Гагаринский дом № 2, напротив которого стоит памятник первому космонавту. Фото: Владимир Нордвик

Действительно, у космонавтов есть традиция отмечать годовщину начала каждой экспедиции, но мы закрутились в повседневных заботах и упустили. А Валя напомнила.

Она правильным человеком была. До самого конца.

Расскажу о последней нашей встрече в марте 2020-го.

Опять звонок в дверь — долгий, настойчивый. Сын побежал открывать, я вышел из кабинета и увидел прислонившуюся к косяку Валю. Она вдруг стала медленно оседать на пол, терять сознание. Андрей только и успел подставить руки. Он у меня здоровый, крепкий мужик, 62 года. Подхватил Гагарину и стоит: «Пап! Что делать?»

Я скомандовал: «Неси на диван». А сам — к телефону, «скорую» вызывать. Врачи примчались быстро, но на месте ничего не смогли сделать, отвезли Валентину в 83-ю клинику. Всё, больше мы не виделись…

— А как вы узнали о гибели Юрия Алексеевича?

— Я находился в Звездном городке. Не хотелось верить…

— Для всех Гагарин — легенда, а для вас, Борис Валентинович?

— Близкий человек. Как был им, так и остается.

— Памятник, который стоит перед вашим домом №2, похож на него?

— Нет. Абсолютно нет. Мне он не нравится. Уже говорил об этом. Не слушают. Будь моя воля, собрал бы деньги и заставил переделать. Это не Гагарин, а каменный истукан. Юра другой — живой и настоящий…

Звездный городок — Москва.

«Российская газета»