Помните

СЕРЖАНТ БАРАНЧУК

С Дмитрием Кузьмичем мы познакомились летом 2012 года, когда я начал изучать сохранившиеся документы о сражении у хутора Каменный зимы 1943 года.

Трудно поверить, что в тот момент ему исполнилось восемьдесят девять лет. Инвалид, семь десятилетий проживший, передвигаясь на протезе, вовсе не выглядел немощным. Светлый ум, прекрасная память, лицо и фигура, исполненные благородства и большой внутренней силы.

Я просто залюбовался настоящим человеком, воином и ученым, патриотом той страны, во имя процветания которой им было отдано все без остатка. Коллеги по институту, в котором он преподавал несколько десятилетий, говорили о его глубочайшей порядочности, верности долгу, преданности единственной в жизни, все захватывающей любви. И это только усиливало мое безмерное уважение к нему.

В его воспоминаниях о войне не было ни доли бахвальства, выпячивания своей личности — только горечь потерь боевых товарищей, сожаление о том, что боевой путь оборвался так рано. Рассказ его звучал как четкая фронтовая сводка, с указанием конкретных дат и мест давно прошедших, но так памятных для него событий…

— В ряды Красной армии я попал в 1941 году, незадолго до начала войны на территории Украины. Учился в торговом техникуме, в 1939 году по комсомольскому набору был направлен в Винницкий аэроклуб. Успел совершить несколько полётов на самолёте У-2, но был призван в пехотную часть. С фашистами столкнулся практически в первые дни вторжения их на территорию нашей страны. Бои, отступление, хаос – очень сложная ситуация была. Затем, после боевого ранения, госпиталя, был направлен в Астраханское общевойсковое пехотное училище № 2, начальник – полковник Юргелас.

 Всего пять месяцев проучились, враг наступал, в Сталинграде уже шли уличные бои. От высшего командования поступил приказ вновь создать 28 армию и воссоздать 248 с.д. так как фашисты стремились захватить Астрахань. До города оставалось около ста километров, лишь в районе посёлка Халхута наши части, проявляя героизм, в жестоких боях, с громадными потерями, смогли остановить их продвижение. Выйти к низовьям Волги и перерезать транспортные пути из Закавказья в центр врагу не удалось.

 Второго сентября 1942 г., ночью, нас подняли по тревоге и объявили, что мы зачислены в её состав. Дивизия была курсантская, все умные, молодые ребята, так что закончить училище не пришлось. Нам повезло: практически весь офицерский состав был представлен опытными, выписавшимися из госпиталей офицерами. За полтора месяца было закончено её формирование. Но, ввиду того, что продолжалась Сталинградская битва, транспортных средств нам явно недоставало. Было принято решение использовать в качестве тягловой силы верблюдов, обладающих большой силой.По мобилизации из Средней Азии прибыли опытные погонщики.

Я был зачислен в 902 стрелковый полк, командир — майор Кроха, так же получивший ранения и боевой опыт при защите Крыма. «Иван Данилович Кроха – хладнокровный, рассудительный, обладающий исключительной способностью понимать своих людей» — такую характеристику дал ему один из сослуживцев, описывая боевой путь полка. Полк, под его руководством, очень грамотно действовал в Калмыкии при освобождении пос. Яшкуль и во время прорыва обороны фашистов на рубеже реки Маныч. К большому сожалению, И.Д. Кроха позже погиб в жестоких боях у хутора Каменный Мечетинского района.

— Те, кто уже был на фронте, получили звания сержанта, мне, как командиру отделения, присвоили звание старшего сержанта. Вскоре мы уже участвовали в боях на левом, южном крыле Сталинградского фронта.

Настоящее боевое крещение полк получил, когда в районе калмыцкого посёлка Санцин он был внезапно атакован большим количеством танков противника в сопровождении мотопехоты. Нам пришлось занять круговую оборону и держаться более суток, атака была отбита. Вскоре при поддержке других соединений мы с боем освободили сильно укреплённый фашистами посёлок Яшкуль. Так как практически половина бойцов полка были комсомольцами и коммунистами, он отличался высокой дисциплиной и боевой выучкой.

 Новый, 1943 год, встретили в только что освобождённой от врага Элисте. Преодолевая сопротивление противника, наша дивизия за короткое время дошла до села Приютного, освободила его, и вскоре рассредоточилась на северном берегу Маныча.

Не всем читателям известно, что Кумо – Манычская впадина, протянувшаяся на семьсот километров от реки Дон почти до Каспийского моря, является естественным водоразделом между Европой и Азией. Практически на всём своём протяжении эта низменность представлена цепочкой озёр с горько – солёной водой и водохранилищ. Берега её большей частью заболочены и физически непроходимы для всех видов техники. Только ряд искусственных плотин и мостов связывают два континента.

Из беседы с Дмитрием Кузьмичем я узнал, какие усилия пришлось преодолеть 248 дивизии и его полку, чтобы преодолеть этот стратегически важный рубеж. На плитах монумента в селе Привольном, освещённых светом вечного огня, вписаны сотни фамилий советских воинов, павших в боях января 1943 года. К сожалению, солёный Маныч хранит в себе тайны гибели не меньшего количества оставшихся безымянными солдат, погибших при форсировании водной преграды.

 В момент нашей встречи я ещё слабо представлял географию тех мест. Через несколько лет мне представилась возможность побывать в Приютном, Дивном, понять, что советские воины совершили невероятное, форсировав Маныч под огнём врага. В следующей главе мы вернёмся в то давнее время, узнаем подробности массового подвига. А пока по моей просьбе ветеран продолжает рассказ о событиях, предшествующих боям за хутор Каменный.

— 27 января 1943 года мы расположились в хуторе Тищенко Егорлыкского района. Короткий отдых и поступил приказ выступить на освобождение станицы Мечетинской. На подступах к ней встретили сильное сопротивление противника и были вынуждены отойти. Командование приняло решение обойти её через хутор Каменный. Затем перерезать шлях, железную дорогу и окружить станицу, где находился немецкий танковый батальон практически без горючего.

В хуторок мы вошли без боя. За нашей 248 с. д. последовали 78 с.б. и 52 отд. с.б., входившие в состав 28 армии. Эти бригады встретили некоторое сопротивление, но бой был небольшим. Заняв круговую оборону, мы расположились на отдых.

Может вызывать сомнение, что простой сержант, спустя десятилетия, безошибочно называет состав соединений, оказавшихся в огненном котле. Эта публикация выполнена непосредственно по стенограмме его воспоминаний осенью 2012 года. Но Дмитрий Кузьмич был неординарным человеком с уникальной памятью, в чём читатель неоднократно убедится. После войны он неоднократно участвовал в юбилейных встречах с сослуживцами, где уточнялись отдельные моменты боёв. К тому же, солдатская солидарность во все времена отличала наших воинов. Встретившись, они непременно уточняли, кто какой части, выискивали знакомых, обменивались новостями и прогнозами.

— Перед рассветом нас подняли по тревоге, оказалось, что мы окружены большой группой танков фашистов. Это были 23 танка дивизии «Викинг» и войска 11 пехотной дивизии, десантированные на бронемашинах и танкетках. Они подошли из Гуляй – Борисовки. Утром рассеялся туман, и нас подвергли сильным бомбовым ударам 12 Юнкерсов, через короткое время налетели ещё 9 Юнкерсов. Погиб наш командир полка Иван Данилович Кроха. Потом пошли немецкие танки. Бои были очень жестокими, «напорными». Мы насчитали 56 танков и танкеток, отбили шестнадцать танковых атак. Немцы всё – таки ворвались в хутор. Сильные бои продолжались 28 и 29 января. Сопротивление было очень тяжелым, с большими потерями, а у нас только автоматы и гранаты. Прятались за хатками и били их десантников. Фашисты начали танками валить хатки, раздавливать вместе с бойцами. Из 60 хаток осталось около двадцати. Немцы окружали домик, кричали: «Выходи, spaciren! – Быстрей!» Всех вышедших беспощадно расстреливали, оставшихся в землянках сжигали из огнеметов, заливали бензином и поджигали. Вся земля была усеяна трупами солдат и залита кровью. Мы попали в танковый мешок, спасались, как могли.

Надо пояснить, что воевал Дмитрий Кузьмич в составе десантно – штурмовой группы 902 стрелкового полка. Естественно, что бросали её на самые опасные направления. Больше половины состава полегло в неравном противостоянии с врагом. Судьба сберегла нашего героя, приготовив для него не менее тяжкие, на грани гибели, испытания при освобождении Ростова. О трагических событиях периода освобождения Каменного он рассказывает абсолютно объективно, не скрывая отдельных, по его мнению, не героических поступков. Но пережитое им в не полных двадцать лет однозначно было героизмом, подвигом!

 — Смерть была рядом, горели машины, люди, дома. В дыму пожаров трудно было разобраться где свои, где враг. Танк, на котором мы ворвались в хутор, был поврежден снарядом фашистов и потерял ход. Налетает танкетка с десантом, шесть человек, мы из – за домика их обстреляли, она разворачивается и на нас. Домик завалила, мы – бежать, спрятались в большие кизячные кучи, танкетка четверых размазала, я как – то уцелел. Сошлись, кто жив остался, решаем бежать по льду через речку. Нашу дивизию в шутку называли верблюжачья – орудия и обоз верблюды от Астрахани тащили. Мы верблюда поймали, повели, в одном месте связали ему ноги и подстрелили. Он упал, орёт, ногами сучит, немцы на шум пошли, так смогли скрыться.

 — Уходили вдоль речки в сторону Мечетинской, там находился полевой пункт переформирования и размещалось часть тыловых служб дивизии. Засидеться нам не дали: накормили, перевязали раненых, обеспечили боеприпасами и вновь в бой. На нескольких танках с десантом на броне мы вновь ворвались в хутор, теперь фашистам пришлось искать спасение бегством.

Так сложилось, что наше отделение впрямую спасло от сожжения несколько десятков местных жителей, запертых в деревянном амбаре, половина из них — дети. К сожалению, поджигатели сумели вскочить в грузовик и скрылись в дыму пожаров.

— Лишь к концу дня 30 января, немцы под напором правого крыла армии, при поддержке 34 стрелковой дивизии, были окончательно выбиты из хутора. Уже тогда мы знали, что потери нашей, 248 дивизии, превысили три с половиной тысячи человек. Так сложилось, что бомбовым ударом противника был накрыт штаб дивизии. В нём на совещании размещался практически весь командный состав. Были убиты командир 771 арт. полка майор Рогоза, командир 302 полка Кроха, полковник Пивоваров – зам. командира дивизии. Тяжело ранен командир 902 стр. полка Галай Николай Михайлович. В последующих боях погибли сотни рядовых и командиров разного уровня. Но, несмотря на потери, дивизия после переформирования и пополнения прошла славный путь, стала краснознамённой, заслуженно получила название Одесская. За активные действия при взятии Берлина все полки: 902, в котором я служил, 771 артиллерийский, 899, 905, стрелковые, получили названия берлинские и были удостоены высоких правительственных наград.

Я попросил Дмитрия Кузьмича выехать со мной в хутор Каменный. При подъезде к хутору, на правом, высоком берегу, остановил машину. Отсюда открывался прекрасный вид на петляющую в низине речушку, мирный хуторок в две улочки, утопающий в садах, за ним — неоглядная даль полей. Дмитрий Кузьмич показал, откуда прибывал их полк, куда отступали они, попав в окружение, где располагалась линия обороны фашистов. Потом, переехав мост, мы медленно продвигались по улице: асфальт, новые дома – ничего не осталось от построек памятного 1943 года.

Подъехали к мемориалу, расположенному рядом с хуторским кладбищем. Я быстро вышел из машины, открыл дверь ветерану. Он не сразу встал со своего места. Выйдя, медленно обошёл весь ряд траурных плит, вчитываясь, называя вслух фамилии так знакомых ему соратников, павших в том страшном противостоянии с врагом. Потом медленно приблизился к холму, под которым покоились тысячи тех самых молодых и умных ребят, бывших, как и он, курсантами Астраханского пехотного училища. Здесь, под холодным солнцем хутора Каменного оборвалась их жизнь. Дмитрий Кузьмич долго стоял сгорбившись, тяжело опираясь на палку. Какие мысли приходили в этот момент старому воину, уже никто никогда не узнает…

Позже, по заранее достигнутой договоренности о встрече, мы выехали в Мечетинскую, в гости к Анне Павловне Никоновиченко. Старики были хорошо знакомы, не раз участвовали во встречах ветеранов войны Зерноградского района. Обрадовались, гостеприимная хозяйка пригласила нас за стол. Мы рассказали ей о посещении мемориала, но, поскольку тема побоища зимы сорок третьего года была крайне болезненна для обоих, в застолье не стали её поднимать. Ветераны обменялись новостями о судьбах их общих знакомых, дежурно поговорили о погоде, здоровье. Дмитрий Кузьмич посетовал о сильных фантомных болях ампутированной ноги. Рассказал историю своего тяжелейшего ранения в боях за Ростов. Я предположил, что это был самый страшный эпизод его фронтовой биографии. Он долго молчал, видимо мысленно возвращаясь в то давно ушедшее время, а потом опроверг моё предположение…

— Пожалуй – нет. Ранение при штурма Ростова осталось в моей памяти как страшный удар, мгновенно сбивший меня с ног. Как тысячи раскалённых игл одновременно впились в моё тело. Как ни странно, после минутного шока и беспамятства я пришёл в себя и смог пережать ремнём обильно кровоточащую ногу. Это потом спасло мне жизнь.

А самым страшным воспоминанием войны до сих пор повторяющимся в моих тяжёлых снах — то, как нам пришлось идти в штыковую атаку. Там, на Маныче, в январе 1943 года, полку была поставлена задача: форсировать водный рубеж и взять поселок Дивный. Штыковая атака — это, скажу тебе, не просто война – нечто другое, звериное, безумное. Одно дело стрелять в фигуру противника, другое – видеть его глаза, убивать и резать человека, пусть даже и врага. Для нас 32 это было впервые. В Астрахани оружие выдава — ли – кому что досталось. Самозарядная винтовка Токарева, СВТ, не оправдала себя. Повезло, у кого была винтовка Мосина, да ещё и со штыком. Вода, грязь, песок – ничего не боялась – безотказная. Нам, командирам, после окружения армии Паулюса, в наступление автоматы ППШ дали. Сапёрная лопатка в вещь мешке и, конечно же, штык – нож за поясом.

Перед Манычем долина необъятная, болотистые участки, мелководные солёные озёра. Фашисты на правом, крутом берегу создали непрерывную линию обороны со множеством огневых точек. Их задачей было любой ценой не допустить нашего прорыва и дать возможность своим войскам отойти с Кавказа. К тому же, по данным разведки, в рядах врагов воевали калмыцкий батальон и магометане со средней Азии, ставшие предателями. Они прекрасно знали местность, на лошадях патрулировали фронт.

Наш 902 стрелковый полк располагался в районе хуторка под названием Правый Остров. Рядом, чуть западнее, – 899 полк. Предстояло прорвать линию обороны врага и при удачном исходе овладеть городом и железнодорожной станцией Дивный.

Ночью, 16 января, была поставлена задача скрытно выдвинуться в сторону противника. Для этого предстояло вброд перейти мелководный лиман, заполненный горько – солёной рапой не 33 замерзавший даже в сильный мороз. На ногах у нас валенки, последовала команда разуться и раздеться до пояса, а узелки с одеждой и оружие держать над головой. Ноги как могли обвязали портянками, чтобы не повредить их пеньками выгоревшего камыша. Темнота, ил по колено, обжигающая тело ледяная рапа — брели, падали, вымокли полностью. Фашисты, обнаружив наше движение, пускали осветительные ракеты и открыли массированный огонь из всех видов оружия. Рядом гибли товарищи — тела просто плавали — солёная рапа держала тела на поверхности. Кричали раненные, было много жертв, но всё – таки мы преодолели болото и залегли под яром.

 — 17 января к утру пошёл снег, под его прикрытием была дана команда атаковать врага. Одежда на морозе смёрзлась, о горячей еде и речи идти не могло, а лежать под кручей – верная смерть не от пули, так от мороза. Началась стрельба по всему фронту, наши артиллеристы с хутора Правый Остров вели обстрел линии обороны фашистов. Мы добежали до их окопов, орали, матерились, хрипели — время как будто остановилось – было какое – то ощущение нереальности. Схватились с немцами грудь в грудь, а их в разы больше – сытых, согревшихся в блиндажах — сбили они нас. Об этом даже сейчас вспоминать трудно. Откатились, кто жив остался, оставляя тела павших друзей, под тот же яр.

Политрук Шевченко в форме, со знаками отличия, в атаку нас вёл. Дрался отважно, раненый в их руки попал. Когда Дивный взяли, нашли его труп: весь окровавленный, на груди, ещё живому, звезду вырезали.

Зацепила меня история бесстрашного политрука Шевченко. Он же прекрасно знал, что немцы с комиссарами и евреями, попавшими к ним в плен, расправляются беспощадно. Но смело повёл бойцов в штыковую атаку. Уже к моменту окончательного формирования работы звоню главе администрации посёлка Приютное с просьбой связать меня с местными поисковиками. И получаю адрес Сергея Григорьевича Ершова, жителя Элисты, много лет работающего над увековечиванием памяти воинов, павших в боях с фашистами на территории Калмыкии. После первого же обмена информацией у нас сложились удивительно тёплые, дружеские отношения. Сергей Григорьевич предоставил мне полные данные о ратном пути Василия Григорьевича Шевченко, прислал снимки монументов памяти, установленных как в Приютном, так и на месте переправы через ледяной Маныч. На обоих вписана навечно фамилия погибшего героя. В их создании прямой вклад этого беспокойного человека, настоящего патриота нашей Родины, возвращающего через десятилетия современникам и родным имена воинов Великой Отечественной войны. К большому сожалению, подвиг политрука в тот трагический период не был заслуженно отмечен наградой самой высокой пробы. Не отозвались на моё электронное обращение и руководители его родного района, расположенного на Украине. Лишь рассказ его непосредственного подчинённого, участника той яростной, но неудачной штыковой атаки, воскрешает его величие. Вечная ему память!

СВЕДЕНИЯ НА ОФИЦЕРА: ШЕВЧЕНКО Василий Григорьевич, 1902г.р., родился Украинская ССР, Ворошиловградская обл., Беловодский р-н, с. Баранниково, призван Беловодским РВК, Ворошиловградская обл., Украинская ССР, 248 СД, 902 СП, лейтенант, заместитель командира роты по политчасти, член ВКП(б), убит 17.01.1943г., захоронен Калмыцкая АССР, Приютинский улус, с. Правый Остров, западнее (современное захоронение — Республика Калмыкия, Приютненский р-н, с. Приютное, ул. Московская (Номер захоронения в ВМЦ 08-18/2014, захоронено всего 215 человек, известных – 213, неизвестных -2). Жена – ШЕВЧЕНКО Ефросинья Алексеевна, проживала Украинская ССР, Ворошиловградская обл., Беловодский р-н, с. Баранниково. 35

— Позже подтянули артиллерию, подошли дивизионы «Катюш», измесили линию обороны фашистов так, что достойного сопротивления они оказать уже не могли. Следующий штурм одновременно тремя полками был успешным. Враг поспешно отступал, оставляя боевую технику, дивизия захватила немало трофеев. В Дивном полку дали небольшую передышку, недалеко от станции была устроена баня – великое блаженство для солдата. В санбате обработали раны — практически каждый получил их при форсировании болота и в штыковой атаке. У многих были обморожения, но после перевязок все старались остаться в своей части — мы были дружны ещё с периода обучения в Астрахани. А совместное участие в боях только укрепило нашу взаимовыручку. Придавало сил то, что мы, наконец – то, переломили ход войны и идём освобождать нашу землю от фашистов.

— Мне кажется, что это в какой – то степени вскружило голову отдельным военачальникам. Анна Павловна знает, что на встрече ветеранов дивизии здесь, в Мечётинской, в честь двадцатилетия окончания войны, произошла неприятная история. Известно, что с малыми потерями произошло освобождение Сальска. В застолье ветераны высказывали обиду, что часть генералов и высших офицеров в компании связисток и прочего женского персонала несколько дней отмечали эту победу. Скорее фашисты отступили, чтобы не оказаться в окружении.

 Факт большой концентрации их сил в районе Мечетинской, Зернограда, стал неожиданностью для руководства армией. Наши тылы, снабженцы со складами боеприпасов, отстали от передовых частей на десятки кило — метров. Была нарушена связь между соединениями. Фашисты массированно применили авиацию. И это привело к большому кровопролитию в хуторе Каменном. Там, в эпицентре сражения, оказалась наша 248 дивизия и вышла из него с громадными  потерями.

Далее обстановка сложилась более благоприятно для двадцать восьмой армии — на плечах отступающего противника она смогла в короткий срок с боями дойти до Дона. Одновременно с Каменным освободили Зерновой, второго февраля– Кагальницкую, четвёртого – Кировскую, пятого — Мокрый Батай. Шестого мы уже вошли в Батайск.

Фашисты поняли, что левобережье Дона уже не удержать, основные силы они успели вывести на Ростов, наше наступление продвигалось стремительно. Седьмого февраля с боями был освобождён Батайск. Наша авиация разбомбила железную дорогу , на путях было захвачено 35 – 36 эшелонов с немецкой техникой и оборудованием. В Батайске мне была вручена медаль «За отвагу» № 158000. Здесь немного отдохнули, переформировались и рано утром  9 –го февраля под массированным обстрелом врага, по льду, через Дон, пошли на штурм Ростова.

 Под разрывами мин и снарядов немало наших красноармейцев ушло под лёд и полегло убитыми. Освобождение города происходило с жестокими стычками, схватки шли за каждый дом, всё было усеяно трупами, как немцев, так и наших бойцов. Где-то между десятью и одиннадцатью часами этого дня в уличных боях я был тяжело ранен осколками рядом разорвавшегося снаряда в левую ногу. Были перебиты кости, изорваны мышцы. В шоковом состоянии смог как – то перевязать себя, но так и пролежал на снегу почти двое суток. Только одиннадцатого февраля фашистов оттеснили на север и меня смогли подобрать санитары. Они выдернули из забора четыре штакетины, зафиксировали ногу и в ночь, на бричке, вместе с другими раненными увезли в Батайск. Там оказали первую помощь и двенадцатого на открытой машине ЗИС повезли в посёлок Зерновой. Нас, трое лежачих, уложили в кузов на солому, остальные могли сидеть. Так как я весь был окровавлен, кто – то из них счёл, что уже не жилец и по дороге стащил с меня одеяло. Как я не замёрз и не умер, потеряв столько крови, остаётся загадкой.

 Только через трое суток после ранения я попал в полевой госпиталь № 4168.

Рассказывает об этом ветеран видимо не первый раз. В голосе его уже не чувствуется волнения, кажется, больше волнуемся мы, его слушатели. Мне приходится записывать тяжкие подробности, рука дрожит, позже с трудом расшифровывал стенограмму. Трудно представить нашим молодым современникам, что всё это происходило с юношей неполных двадцати лет. Но это жесточайшее ранение, так сложилось, привело к кардинальному изменении судьбы Дмитрия Кузьмича. Именно в госпитале он встретил свою первую и единственную на всю оставшуюся жизнь любовь…

— Размещался он в старом здании селекционной станции. Был буквально набит раненными, все лежали в своём обмундировании на соломе. В центре помещения из большой бочки была сделана печка. Дошла очередь до меня, доктор при осмотре сразу понял, что левая нога подлежит ампутации. А правая обморожена и практически бесчувственна. И вот, судьба! Приводит он двух девочек из местных, даёт им спирт и говорит: «Спасайте этому мальчику вторую ногу, растирайте сколько возможно, попробуем её спасти».

Я и думать тогда не мог, что это было первым прикосновением ко мне моей будущей жены, Веры Петровны Акиненко. Второй спасительницей была её двоюродная сестра – Раиса Гавриловна Акиненко – это я позже узнал.

— Жили они рядом, в двухквартирном доме, – Верина мать, Ксения Иосифовна, и её тётя — жена покойного брата отца, Елена Ивановна Ванярко. Наутро все опять пришли в госпиталь ухаживать за ранеными. Принесли тёплой воды, чашку, мыло, начали всех умывать. Дошло дело до меня, тётя говорит: «Я так устала, Верочка, этого ты умой», — это было второе её прикосновение ко мне.

Из Ростова день и ночь израненных бойцов везут, до меня очередь с операцией не доходит. Женщины пошли к врачу и говорят: «Мы его пока домой к себе заберём». Опять судьба… Оказывается, это Елена Ивановна дома такое решение приняла. Как она выделила меня среди сотен других, не знаю. Возможно, повлияло то, что я говорил на украинском языке, а её покойный муж, ещё в Гражданскую, из Измаила привёз. Врач разрешил — увезли меня на бричке.

 — Пятнадцатого обратно доставили, наконец – то дошла моя очередь на операцию, ампутировали мне левую ногу. Восемнадцатого февраля пришли все трое проведать, Ксения Иосифовна пирожков принесла, а Вера варёное очищенное яйцо, завёрнутое в тетрадный лист, вырванный из конспекта. Всё синее от чернил, позже вспоминали, смеялись. А Елена Ивановна вдруг говорит: «Я ничего не принесла, хочу забрать его к себе домой. Он такой молоденький, будет мне сыном». Ей тогда было за пятьдесят, своих детей бог не дал. Снова увезли меня на бричке. Но оперированная нога воспалилась, начиналась гангрена, хирург хотел вернуть обратно в госпиталь. Елена Ивановна расплакалась — условия там были совсем неподходящие. Как – то добилась, взяла к себе жить врача, старшего лейтенанта медицинской службы, Гарковенко Галину Кузьминичну. Она спасала меня как могла.

Вдумайтесь в горестный рассказ героя: с тяжелейшим ранением он двое суток пролежал на заснеженной улице Ростова. Ещё двое суток ушло на доставку в госпиталь, причём практически раздетого в кузове автомобиля. Лишь НА ШЕСТЫЕ СУТКИ была произведена операция по ампутации ноги. О множестве мелких осколочных ранений мужественный воин даже не упоминает. Чудом и усилиями молодых девичьих рук была спасена от ампутации вторая нога. Воистину величайшая сила духа и богатырское здоровье юноши помогли выжить и выстоять в невыносимой ситуации.

— Вера, к моменту оккупации немцами Зернового, успела закончить первый курс Азово – Черноморского института. Он был эвакуирован в Казахстан, но, так сталось, она с матерью и тётей осталась на оккупированной территории и смогла скрыться от угона в Германию. Каждый вечер после работы в госпитале она приходила меня проведать, книжки читала, мы подолгу разговаривали обо всём. Но гангрену излечить не удавалось, моё состояние ухудшалось. Попрощались, врачи отправили меня по железной дороге в Днепропетровский эвакогоспиталь. Он находился в то время в Азербайджане, городе Кировобаде.

После долгой дороги там с трудом сбили воспаление, но лечиться мне потом пришлось практически до конца войны. Комиссовали в начале сорок четвёртого года. Дело дошло до выписки, а родина – то моя – Хмельницкая область – под немцем. Предлагают определить в дом инвалидов. Я обращаюсь к комиссару госпиталя, майору Бедило, всё рассказал, прошу отправить меня в поселок Зерновой.

Это был настоящий человек! Он мало того, что связался с военкомом Мечетинского района, но и смог дозвониться до Аксененко Елены Ивановны. Оформили все проездные документы, и поехал я к ней.

Мечетинский военком, капитан Сидоренко, прикрепил меня к учебно – опытному совхозу №2 на материальную помощь. Спасители мои сообща держали корову — сено, солома, были очень нужны. И продуктами совхоз помогал.

— К этому времени Вера восстановилась в институте, мы всё больше общались с нею, вместе читали книги и уже поняли, что друг без друга не сможем жить. Ксения Иосифовна, её мать, всё видела, ей это, наверное, совсем не нравилось. Отговаривала Веру: «Он же калека, образование девять классов, украинец». Она ей категорично ответила: «Сейчас таких половина, я в него верю, он умный, он выучится. Я его люблю, мы поженимся».

 Улыбается ветеран: «Потом сорок лет жили одной семьёй и сорок лет тёща каялась…» — Когда наконец освободили мою родину, поехал я родных проведать. Добрался как раз в день Пасхи, первого мая, не зная, кто остался жив, кого нет. Отец ещё в финскую войну погиб, а мама, Евдокия Федоровна, при встрече меня не узнала. Оно и понятно: каким парнем уходил в армию в 1939 году, и каким пришёл… Плакала, причитала, сбежались сёстры, такой был праздник.

 Вскоре вызвали меня в Дерожданский районный военкомат. Настоятельно просят: уезжай, у нас очень неспокойно, бандеровцы в любой момент могут расстрелять и тебя и всю родню. У нас уже немало семей вырезано, побито. А мама уже и невесту мне присватала, местную учительницу. Но я признался, что люблю свою спасительницу, Веру, и хочу, чтобы она стала моей женой.

 — Вернулся в Зерновое, стал учиться в вечерней школе. А 7 ноября 1945 года, когда пришёл с плена дядя Веры, Тихон Сергеевич, мы поженились.

 Пошёл я на работу в селекционную станцию: счетовод, бухгалтер, заместитель главного бухгалтера. Запомнилось, в какой – то праздник сидим мы с Верой в зале, а директор, Сердюк Виктор Петрович, в президиуме. Наверно самолюбие взыграло, шепчу ей: «Клянусь, пройдёт время, и я буду сидеть в президиуме».

В 1947 году моя мама приехала к нам, в Зерновой. Встретились с Еленой Ивановной, она была для меня, как мать, и всегда называла меня сыном. Поплакали вместе, собрались все за столом, мама спрашивает: «Как быть с  Митей?» Тёща говорит: «Пусть скажет, куда он хочет». А я решение своё не хочу называть, отвечаю: пусть мамы выскажутся. Елена Ивановна молчит и только плачет. Мама тоже в слезах, но рассудила правильно: «У меня шесть детей и все живы. Зять – подполковник, семь орденов. А у Вас он один. Я вижу, что он счастлив, значит, судьба ему здесь остаться…»

— Так моя жизнь решилась. В 1948 году Вера защитила диплом. Я, отучившись в вечерней школе, поступил и в 1955 году с отличием закончил РИНХ, экономический факультет. Получил направление на работу в трест «Ростовстрой», СУ № 7, но вскоре перевёлся в институт АЧИМСХ, на должность старшего преподавателя. Опять учился, защитил кандидатскую диссертацию, доцент кафедры экономики и организации сельхоз производства. До 1994 года был заведующим кафедрой, так что сдержал слово, данное Вере, многократно в президиуме сидел.

 — Но вместе встретить счастливую старость нам не привелось. В 1980 году у Веры обнаружили рак. Долго боролись, надеялись на излечение, но в 2004 году моя Верочка ушла из жизни. Перед кончиной желала мне найти кого – то для совместной жизни. Но я поклялся ей: знай, в этом доме никогда не будет никакой женщины, ты у меня одна…

Встреча на родине с братом Василием и его семьей 1965 год

Дмитрий Кузьмич сдержал своё слово. Судьба подарила ему ещё десять лет жизни. Сын, Александр, внучки помогли ему скрасить одиночество. Жизнь человека с железным здоровьем и железной волей оборвалась в девяносто четыре года. Светлая ему память…

ВАЛЕНТИНА – ДОЧЬ ГЕРОЯ

Описывая бои за освобождение Каменного, Дмитрий Кузьмич Баранчук рассказал, как его десантно – штурмовая группа буквально в последний момент спасла десятки мирных жителей от сожжения. От него же я узнал имя одной из них — Валентины Ивановны Чуприниной, живущей в Зернограде. Они вместе участвовали в митинге у мемориала в хуторе Каменном, там и познакомились. Зерноград – городок маленький, мне не составило труда узнать номер её телефона, представиться и договориться о встрече, обозначив тему разговора. Небольшой домик на улице Специалистов, стол под аркой, увитой созревающим виноградом, там и встретила меня хозяйка. Уже по первой фразе: — Ну, и растревожил ты меня, Семёнович, бить буду! Пол — ночи сон не шёл, как вернулась в тот ад…

— Понял, что беседа наша будет проходить без соблюдения дипломатического протокола. Валентина Ивановна — настоящая русская красавица даже в преклонном возрасте, прямая, решительная, а, главное – обладающая прекрасной памятью. Голубое, в клетку платье с отворотами в тон, большая брошь, губы подкрашены – явно ждала гостя. Только присели, зазвонил телефон, она чётко, коротко, дала какие – то команды звонящему, с улыбкой пояснила: — Я ж квартальная, жильцы сплошь кандидаты и доктора наук, в том числе Ерин Владимир Иванович – бывший первый секретарь, но ничего, слушаются…

Да мне есть в кого пойти: папа – Герой Советского Союза, танкист, Лубяной Иван Андреевич – бюст его над военкоматом стоит. Управляющим отделения в учхозе после войны работал, настоящий коммунист был, передовик. Я тоже за коммунистов голосовала. Не нравится мне эта кадетская власть…

 Почаевничали с домашними пирожками, похвалил я порядок и красоту её двора, постепенно перешли к воспоминаниям той страшной зимы сорок третьего года.

— В хуторе Каменном жили мы в небольшой землянке под камышовой крышей. Нас у мамы трое было, мне тогда восьмой год шёл, сестра на три года старше, брату лет двенадцать. Папа на фронте с первых дней войны, с нами бабушка – его мать, выживали как — то. У дяди корова была, несколько овечек, у нас – птица, большой огород. Немцы в хуторе не оставались, когда наступали, прошла волна и всё. Хутор бедный, хатки из самана, два дома деревянных, дореволюционных ещё было, в них Громовы и Пономарёвы жили. Бабушка ругалась: из Зернограда, он Зерновым тогда назывался, часто приезжали полицаи на тачанке, тащили что попадя. Дядя с одним из них знаком был, тот осенью проболтался, что у немцев плохи дела, окружены под Сталинградом. Прошло Рождество, потом слышим, под Мечёткой уже вовсю грохот стоит, в Кирпичном немецкие части появились, машины гудели одна за другой. Нас из землянки выгнали, бабушка с мамой заранее в погреб одеял натащили, старых шуб, ушли туда. Взрослые ругают, а нам же интересно, так и норовим выбраться, посмотреть, что немцы делают. Я с детства шустрая была, брата с сестрой всё подбивала, не понимала и не думала, что нас жуткий страх ждёт впереди. Не знаю, что там историки пишут, но мне помнится, что освобождение хутора прошло быстро. Днём стреляли, кричали, танки гудели, к ночи нас шубами укутали, мы уснули.

А утром выбрались – полно русских солдат, над каждой землянкой верблюды привязаны, сено жуют. Мы их раньше никогда не видели, давай «ура» кричать, бегать между пушками. Слушай, Семёнович, я тебе предлагаю: поехали к моей сестре, Полине, вместе вспоминать подручнее. Она всё же постарше, здесь, в Зернограде живёт, Зиморева её фамилия. Я ей на всякий случай позвонила вчера.

Полина Ивановна – человек другого склада – степенная, несколько грузная, с мудрыми усталыми глазами. При встрече всплеснула руками расстроенно, почти дословно повторила слова сестры: Ой, Валька, такую страсть вспоминать просишь. Лучше б не звонила вчера – всю ночь, почитай, уснуть не могла. Такое лихо! – Повернулась ко мне: детьми были, а врезалось всё в память, до сих пор холод и страх в душе живёт. Оно как получилось: наши пришли, расположились на отдых — в каждой землянке битком. А тут что вышло: кто – то из хуторян убитого немца раздел, да ещё и поиздевался над телом, потом бросили его в пустом амбаре. Мы сначала и не знали об этом.

 А ночью бомбят,  бомбят, фашисты со всех сторон хутор обступили и ну наших танками давить, расстреливать, прямо в землянках сжигать. Наши, кто живой остался, по льду в сторону Мечётки утекли. Нашли они своего изуродованного, совсем озверели – оказалось офицер их дюже важный. Стариков собрали, увезли на станцию зачем – то. Выгнали всех хуторян из погребов, выпытывали, кто изувечил офицера, но никто не признался. Немцы орут, бьют всех подряд чем попадя, а мы как овцы сбились в кучу, крик стоит, слёзы. Наши должно не все отступили, прятались, кто где мог.

Русские солдаты в скирде схоронились, немцы нашли, зажгли её, расстреливали тех, кто выбегал. Все полегли. Скотину, какая была, старшие выпустили, чтобы немцам не досталась, так они в неё из автоматов бьют и утягивают. Верблюды битые, раненые чуть не в каждом дворе. А в землянках полно сгоревших наших солдат, где кто живой, так они со своего оружия струёй туда огонь направляют, крик истошный, смрад — ад кромешный. Погнали всех к дому Пономарёвых, видим, их солдаты соломой его обкладывают, канистра с бензином стоит. Поняли, какая страшная смерть нас ждёт…

Подождите, таблетку пойду выпью, не могу говорить больше. Валентина Ивановна сидела, закаменев, лишь кивала сестре обречённо: Всё так. Всё так… Как-то смогла продолжить рассказ сестры.

— Набили нас человек двадцать, наверно или больше. Прощание было, слёзы. Мы, все трое, у маминых ног сидим, за юбку её ухватились. ( Плачет). Бабушка рядом на палку упала. А фашисты ещё хуторян заталкивают, прикладами бьют, кого поймали. Дверь закрыли, но не запирали. Понятно, что постреляли бы каждого, кто выбегал. Ужас такой стоял, дышали все загнанно, с каким-то хрипом, запомнилось.

Вернулась Полина Ивановна, я тихо спрашиваю: бились в дверь, кричали? Сёстры почти в один голос: — Нет, Семёнович, не было крика, как закаменели все. Молились! Как могли, молились. Шёпотом, своими сло вами, как старшие, так и мы. Бог православный спас или русский солдат, секунды нас от смерти отделяли. Слышим: грохот, взрывы, наши на танке человек восемь – девять ворвались, обстреляли фашистов, те на машине скрылись. Дверь распахнули. Выходите! Кричат: «Русские!» А мы все как парализованные сидим. Господи! Парализовал всех ужас немыслимый, на том свете, считай, побывали. Потом побежали гуртом, тут уже и ор пошёл и плач в голос.

А бой кругом идёт страшный, чад, вонь, опять бегом по своим подвалам ринулись – деваться-то некуда. И так двое или трое суток подряд. Побило многих в подвалах, землёй завалило. Зерноград весь горел, ночью пол неба красным было в той стороне. Потом, когда стихло всё, нас, детей, матери долго из ям не выпускали. Братик выбрался и заполз назад — трясётся весь от страха: всё кругом кровью залито. Где рука, где нога, где голова оторванная лежит. Много танками подавленных, сгоревших. Мы видели ад. Мы были в том аду. Не дай, не приведи испытать такого людям. Напишите об этом, молите: берегите, люди мир.

  Дети войны…

 Взрослым немыслимо сложно было пережить светопреставление, случившееся в маленьком хуторчке. Чудом спасла от неминуемой смерти обречённых сгореть заживо хуторян десантно – штурмовая группа солдат под руководством сержанта Дмитрия Баранчука. А каково было детям, с их ранимой, неустоявшейся психикой. И через семьдесят лет горькие воспоминания так обжигали их память. Такое забывать нельзя! Будем помнить…