21 июня исполнилось 110 лет со дня рождения поэта Александра Твардовского

Твардовского много. Он велик в разных ипостасях. Во всех органичен, а с другой стороны — не вмещается ни в одну.

Поэт, прозаик, журналист, редактор самого интересного «толстого» журнала ХХ века — «Нового мира» 50-60-х годов; кандидат в члены ЦК КПСС и единственный советский писатель, который привел в восторг самого желчного из русских эмигрантов Ивана Алексеевича Бунина; первооткрыватель Александра Солженицына; подполковник армии и литературный генерал, отправленный в отставку за неугодное поведение; насквозь советский человек, публиковавший на страницах «Нового мира» совсем не советскую прозу; лауреат трех Сталинских премий за поэмы «Страна Муравия», «Василий Теркин» и «Дом у дороги», каждая из которых гениальна; автор панегирических стихов о Сталине и пронзительнейшей лирике о войне с очень сдержанной, благородной интонацией, которая, тем не менее, заставляет плакать: «Я знаю, никакой моей вины / В том, что другие не пришли с войны. / В том, что они — кто старше, кто моложе — / Остались там…»

И вот, пытаясь сегодня понять, где, в какой из этих ипостасей он был равен себе, а где оказался случайно, не по собственной воле, все-таки приходишь к выводу, что ограничивать Твардовского только одной из них было бы неправильно. Можно ведь и еще расширять его образ до бесконечности, стараясь отыскать в нем внутренние противоречия. Ну, например, крестьянский сын и комсомольский поэт, который писал восторженные стихи о советской власти (поэма «Путь к социализму»), когда его отец и братья были раскулачены и сосланы… Ведь этого тоже не вычеркнешь из его биографии.

Есть только одна фигура в нашей литературе, соразмерная Александру Твардовскому и по мощи лиро-эпического таланта, и по общественной значимости, и по глубинной противоречивости судьбы. Это Николай Алексеевич Некрасов. Я думаю, что, если бы случилось чудо, и они как-то могли встретиться, они поняли бы друг друга с полуслова. И даже совсем без слов. Титаны, богатыри! Антеи, державшие на своих плечах две эпохи русской журналистики — эпохи «Современника» и «Нового мира». Авторы двух величайших в русской литературе лиро-эпических полотен — «Кому на Руси жить хорошо» и «Василий Теркин», которые являются кодом, ключом к русской душе. И в то же время чистой воды лирики, но такие, чье поэтическое «я» не остается в скорлупе личного эгоизма, а сливается с «я» миллионов других людей и говорит как бы от их имени. Только Некрасов мог заговорить языком деревенской старухи, потерявшей сына. Только Твардовский мог говорить от лица погибшего на финской войне подростка.

«Из записной потертой книжки / Две строчки о бойце-парнишке, / Что был в сороковом году / Убит в Финляндии на льду. // Лежало как-то неумело / По-детски маленькое тело. / Шинель ко льду мороз прижал, / Далеко шапка отлетела. / Казалось, мальчик не лежал, / А все еще бегом бежал / Да лед за полу придержал… // Среди большой войны жестокой, / С чего — ума не приложу, / Мне жалко той судьбы далекой, / Как будто мертвый, одинокий, / Как будто это я лежу, / Примерзший, маленький, убитый / На той войне незнаменитой, / Забытый, маленький, лежу».

Это стихотворение называется «Две строчки». Написано оно в 1943 году. Это год окончания Сталинградской битвы, год битвы на Курской дуге. Уже завершилась битва под Москвой и другие великие битвы. А Твардовский, поэт N1 Великой Отечественной, чью поэму «Василий Теркин» читают в окопах солдаты, пишет о каком-то мальчике, чей труп замерз во льдах Финляндии. Зачем?

Зачем в 1946 году, после Победы, он пишет одно из самых сильных своих стихотворений «Я убит подо Ржевом…»? В этом же году он стал лауреатом Сталинской премии первой степени за «Теркина». Зачем он вспоминает о ржевской бойне, тоже не самом «знаменитом» эпизоде войны?

В том же году он заканчивает поэму «Дом у дороги», где есть самые, наверное, страшные в советской поэзии строки об отступлении наших войск в начале войны.

«Все на восток, назад, назад, / Все ближе бьют орудья. / А бабы воют и висят / На изгороди грудью. / Пришел, настал последний час, / И нет уже отсрочки. / — А на кого ж вы только нас / Кидаете, сыночки?..»

От этих строк и сегодня, спустя более полувека, подкатывает к горлу ком. Как он их нашел?

Кто их ему подсказал?

А как он смог осуществить «перевод» простого солдатского языка в четырехстопный хорей поэмы «Василий Теркин»? Так, что даже Иван Бунин пришел в восхищение? «Это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова!»

Это из его письма в СССР бывшему соратнику по дореволюционным литературным «Средам» Николаю Телешову. А эмигранту Леониду Зурову сказал: «Удивительная книга, а наши поэты ее не почувствуют, не поймут. Не поймут, в чем прелесть книги Твардовского. Да и откуда им знать? Разве они переживали что-либо подобное! Ведь они ни народа, ни солдатской речи не слышат. У них ослиное ухо. О русской жизни не знают и знать не хотят, замкнуты в своем мире, питаются друг другом и сами собою. Вот вы услышите, скажут: ну, что такое Твардовский. Да это частушка, нечто вроде солдатского раешника. А ведь его книга — настоящая поэзия и редкая удача…»

И сегодня Твардовского «слышат» и понимают не все. Не только его стихи, но всю и его судьбу, всю его фигуру, такую большую, такую сложную и такую, без всякой национальной гордыни скажем, русскую. Да, Некрасов ХХ века.

Классик… Богатырь…

Павел Басинский, «Российская газета»
Фото: Михаил Трахман / РИА Новости